А в это время в темной базилике Лэнгдон, Виттория и двое швейцарских гвардейцев, напрягая все силы, пробирались к главному выходу. Не найдя ничего более подходящего, они вчетвером несли камерария на узком столе. Чтобы удерживать неподвижное тело в равновесии, им постоянно приходилось балансировать этими импровизированными носилками. Из-за дверей до них доносился глухой ропот толпы. Камерарий пребывал в полубессознательном состоянии.

Отпущенное им время стремительно истекало.

Глава 116

В одиннадцать часов тридцать девять минут они вышли из базилики. От ослепительного света направленных на них прожекторов на глазах Лэнгдона выступили слезы. Белый мрамор собора сверкал так, как сверкает под ярким солнцем девственно-чистый снег тундры. Лэнгдон прищурился и попытался укрыться за гигантскими колоннами портика. Но свет лился со всех сторон, и спасения от него не было. Над толпой перед ним высился коллаж из огромных телевизионных экранов.

Лэнгдон стоял на верхней ступени величественной лестницы, чувствуя себя актером на самой большой в мире сцене. Актером не добровольным, а ставшим таковым в силу стечения обстоятельств. Из-за стены слепящего света до него долетал шум двигателя вертолета и рев сотни тысяч голосов. Слева по направлению к площади двигалась группа кардиналов. Служители церкви замерли в отчаянии, увидев разворачивающуюся на ступенях драму.

— Осторожнее, осторожнее, — приговаривал Шартран, когда группа начала спускаться в направлении вертолета. Все внимание лейтенанта было сосредоточено на столе с лежащим на нем камерарием.

Лэнгдону казалось, что они двигаются под водой. Его руки болели под тяжестью камерария и стола. Профессор думал, что более унизительной картины, чем эта, быть просто не может. Но уже через несколько секунд он убедился в обратном. Два репортера Би-би-си пересекали открытое пространство, чтобы присоединиться к своим собратьям. Но, услышав усилившийся рев толпы, они обернулись и помчались назад. Камера Макри уже работала. Стервятники, подумал Лэнгдон.

— Стоять! — крикнул Шартран. — Назад!

Но репортеры не остановились. Через шесть секунд все остальные каналы начнут транслировать прямую передачу Би-би-си, подумал Лэнгдон. Но он ошибся. Трансляция началась уже через две секунды. Словно по команде со всех экранов на площади исчезли бегущие цифры обратного отсчета и бодро лопочущие эксперты. Вместо них начался прямой показ того, что происходило на ступенях собора Святого Петра. В какую бы сторону ни смотрел Лэнгдон, его взору открывалось цветное изображение неподвижного тела камерария. Картинка давалась крупным планом.

Так нельзя, подумал Лэнгдон. Ему хотелось сбежать по лестнице, чтобы прекратить издевательство, но сделать это он не мог. Кроме того, его вмешательство все равно оказалось бы бесполезным. Лэнгдон не знал, что послужило причиной последующих событий — рев толпы или прохлада ночи, но произошло нечто совершенно невероятное.

Подобно человеку, пробуждающемуся от кошмарного сна, камерарий открыл глаза и резко поднялся. Центр тяжести стола переместился, чего никак не могли ожидать носильщики. Стол наклонился вперед, и камерарий начал скользить по наклонной плоскости. Лэнгдон и другие попытались восстановить равновесие, опустив стол вниз. Но они опоздали. Камерарий соскользнул со стола. В это невозможно было поверить, но он не упал. Ноги священника коснулись мрамора ступени, и он выпрямился во весь рост. Некоторое время он, потеряв ориентацию, стоял неподвижно, а затем заплетающиеся ноги понесли его вниз по ступеням прямо на Макри.

— Не надо! — закричал Лэнгдон.

Шартран бросился следом за камерарием, чтобы помочь тому удержаться на ногах. Но клирик вдруг повернулся к лейтенанту — Лэнгдона поразил безумный взгляд округлившихся глаз священника — и крикнул:

— Оставьте меня!

Шартран мгновенно отпрянул от него.

Дальнейшие события развивались с ужасающей быстротой. Разодранная сутана камерария, которая была лишь наброшена на его тело, начала сползать. На какой-то миг Лэнгдону показалось, что одежда все же удержится, но он ошибся. Сутана соскользнула с плеч клирика, обнажив тело до пояса.

Вздох толпы на площади, казалось, облетел весь земной шар и мгновенно вернулся назад. Заработали десятки видеокамер, и сверкнули сотни фотовспышек. На всех экранах возникло изображение груди камерария с черным клеймом в центре. Некоторые каналы даже повернули изображение на сто восемьдесят градусов, чтобы продемонстрировать страшный ожог во всех деталях.

Окончательная победа иллюминатов.

Лэнгдон вгляделся в клеймо на экране, и символы, которые он до этого видел отлитыми в металле, наконец обрели для него смысл.

Ориентация. Лэнгдон забыл первое правило науки о символах. Когда квадрат не является квадратом? Он также совсем упустил из виду, что клеймо, отлитое из железа, не похоже на его отпечаток. Точно так же, как и обычная резиновая печать. Изображение на них является зеркальным. Когда он смотрел на клеймо, перед ним был негатив!

Старинные слова, когда-то написанные кем-то из первых иллюминатов, приобрели для Лэнгдона новый смысл: «Безукоризненный ромб, рожденный древними стихиями природы, — столь совершенный, что люди замирали перед ним в немом восхищении».

Теперь Лэнгдон знал, что миф оказался правдой.

Земля, воздух, огонь, вода.

Знаменитый «Ромб иллюминати».

Глава 117

Лэнгдон не сомневался, что такой истерии и хаоса, которые воцарились на площади Святого Петра, Ватикан не видывал за все две тысячи лет своей истории. Ни сражения, ни казни, ни толпы пилигримов, ни мистические видения… ничто не могло сравниться с той драмой, которая в этот момент разворачивалась у подножия собора Святого Петра.

По мере того как разыгрывалась эта трагедия, Лэнгдону все больше казалось, что он смотрит на нее как бы со стороны. Ему чудилось, что он парит рядом с Витторией над ступенями, а время словно остановило свой бег…

Заклейменный камерарий… неистовствует, и его видит весь мир…

Созданный дьявольским гением… «Ромб иллюминати»…

Ведущий обратный отсчет времени секундомер отмеряет последние двадцать минут двухтысячелетней истории Ватикана.

Но это было лишь началом.

Казалось, что в находящемся в своего рода посттравматическом трансе клирике проснулись новые силы или что им овладели демоны.

Вначале камерарий принялся что-то шептать, обращаясь к невидимым духам. Затем, подняв глаза вверх, он вскинул руки к небу и выкрикнул:

— Ну говори же! Я Тебя слышу!

Это восклицание явно было обращено к самому Творцу.

Лэнгдон все понял, и сердце его упало, словно камень.

Виттория, видимо, тоже поняла.

— Он в шоке, — прошептала она с побелевшим лицом. — Камерарий галлюцинирует. Ему кажется, что он беседует с Богом.

«Этому надо положить конец, — подумал Лэнгдон. — Его нужно доставить в госпиталь».

Подобный конец блестящего ума поверг ученого в смущение и уныние.

Чуть ниже на ступенях Чинита Макри, видимо, найдя идеальный ракурс для съемки, припала глазом к видоискателю камеры… Снятая ею картинка мгновенно возникала на больших экранах на площади. Площадь Святого Петра чем-то напомнила Лэнгдону не так давно модные кинотеатры под открытым небом, где фильмы смотрели, не выходя из машин. Отличие состояло лишь в том, что экранов было множество и на всех показывали один и тот же бесконечный фильм ужасов.

Сцена начала обретать поистине эпический размах. Камерарий, в разодранной сутане, с выжженным на груди черным клеймом, походил на только что прошедшего через адское пламя древнего рыцаря, получившего право напрямую общаться с Богом. Он кричал, обращаясь к небесам:

— Ti sento, Dio! Я слышу Тебя, Боже!